Rhyming Thomas & the Faery Queen
‘Twas at the breaking of the day
As wandered I in heartsome moan
All in the merry month of May
By Huntly Banks, myself alone.
The chirping finch, the warbling thrush
The blackbird trilling as he sang
The wild wood vale all in a rush
Till all the forest pealed and rang.
All in a longing as I lay
On mosses ’neath a spreading tree
Espied I then a lady fey
Come riding o’er the bonny lee.
And though I sit until Doomsday,
My fluent tongue to twist and try,
I could not hope in any way
To tell what vision met my eye.
Her palfrey was a dapple grey,
A finer mount you ne’er did see.
Her saddle shone so bright and gay,
All set with pearls down to her knee.
I looked upon her in a daze,
For ’neath the raiment she had on,
Reflecting all the sun’s glad rays,
I swear, her skin it fairly shone.
Her fair hair o’er her head it hung
As she rode o’er the bonny lee.
A while she blew, a while she sang
With no one to observe but me.
There was no man to hear her noise
Save Thomas as he lay alone –
Whose eyes appraised her graceful poise,
Whose heart at once was all undone.
Her hands they were as white as snow
That loosely held her raches’ trace
Her greyhounds ran in even flow
In concert with that lady’s pace.
Her hunting horn, she blew with pride;
On either flank hung tinkling bells;
A golden lyre set at her side,
Of which the minstrel’s rapture tells.
I lay there to behold that sight
From underneath the spreading tree
Said: “Thon is Mary, great in dight
That bare the child that died for me.
If I speak with that lady bright
I trow my heart should brak in three
But I will go with all my might
To meet her at the Eildon tree.”
Thomas gladly up he rose
And bounded o’er the hill so high
If it be as the story says
He met her at the Eildon tree.
He bent before her on his knee
All underneath a green wood spray:
“Lovely lady, rewe on me
O Queen of Heav’n, as well ye may.”
Then answered back that lady bright:
“True Thomas, let such phrases be.
For Queen of Heaven, I am not;
I’d never claim such high degree.
For I am of an ilk country
Where I am held most high in praise
When I ride o’er the bonny lee
My raches cleave to my device.”
“If thou be held most high in praise
And ride all o’er the bonny lee
Of love thou also must be wise –
Then give me leave to lie by thee.”
But she said: “Thomas, tell me why
I’d fain come down to lie with thee
To lose my virtue in your eye?
I pray thee, Thomas, let me be!”
“Ah lady, should’st thou pity me
Forever shall I with thee dwell
And here my troth I plight to thee
Whether thou go’st to heav’n or hell.”
“Man of mould, thou wilt me mar
Albeit thou shalt have thy will
But know it well, thy thrust be war:
For all my beauty thou shalt spill.”
Down then lit that lady bright
All underneath the greenwood lee
And, if the tale’s remembered right,
He seven times with her made free
She said: “Thou lovest well thy play
What bird in bow’r could dwell with thee?
Thou marrest me this lingering day
I tell thee Thomas, let me be!”
Thomas leapt up with a shout
As he beheld that lady fair
For horror! Seemed her eye was out
And on her head such loathsome hair!
With all her clothing laid away
Her naked body in its stead
Was fifty hideous shades of grey
All black and blue as beaten lead!
Then Thomas cried: “Alack! Alas!
In faith this is a dreadful sight
How thou art faded thus in face
That shone before like sunshine bright”.
On every side he looked about
But saw no place that he might flee
She was so haggard, grey and stout
He felt the devil she must be.
But she said: “Thomas, don’t displease,
For fiend of hell I’m surely none.
Albeit now I’m ill at ease
And suffer pains for what we’ve done.
You’ve pledged your troth, you’ve bound your hog
For seven years you’ll share my life.
You’ll serve your Queen in Tir nan Og –
Then hold your tongue and cease your strife!”
“Take now your leave of sun and moon,
The leaf that springs from every tree –
For seven years you will be gone
And middle earth you shall not see.”
“Alas”, he cried. “My heart is dust.
I trow my acts shall wage me care.
My soul to Jesus I entrust
Where’er on earth my bones shall fare.”
She led him down at Eildon Hill
All underneath the greenwood lee
For three long days and three long nights
He trudged through red blood to the knee.
And he saw neither sun nor moon,
But heard the roaring of the sea.
At last he cried: “Let help come soon!
For want of food I think I’ll die!”
They came then to an orchard fair
Where luscious fruit bore every tree.
Pear and apple, ripe they were,
Figs and grapes and sweet cherry.
The popinjay, the nightingale,
Canaries flitting tree to tree:
The chatter of the orchard vale
Collapsing into unity.
Thomas reached out with his hand –
With hunger he was nigh on faint.
But she said: “Thomas, let it stand
Or else the fiend will thee acquaint.
If ye pluck fruit, the sooth to say,
Your soul goes out to the fires of hell
And comes not out until Doomsday
But there in pain shall ever dwell.
She said: “Now Thomas, take not fright
And lay thy head upon my knee
And thou shalt see the fairest sight
That e’er saw man of thy country”.
Thomas did as he was bade
A sigh of yielding joy he heaved.
His head upon her knee he laid
His longing for the while relieved.
“See ye now yon simple way
That’s set amongst the distant hills –
That’s the path, the sooth to say,
For restless souls to break their wills.
And see ye now yon narrow way
That lies beneath the distant rise –
That’s the path, the sooth to say,
To all the joys of paradise.
“And see ye now yon desolate way
That’s set amongst the weary plain –
That’s the path, the sooth to say,
Where all damned sinners writhe in pain!
But see ye now yon citadel
That glitters high upon the green –
Of town and tow’r it bears the bell
On earth its like was ne’er yet seen.
“In faith, True Thomas, there I dwell
My lord’s the king of this country
You’d better burn for aye in hell
Than he should learn ye lay wi’ me.
So when ye walk wi’ me this way
I trow a courteous man ye be:
No matter what to you they say
Ye speak no word, except to me.
“My lord waits in a mighty hall
With thirty gallant knights and three
And I will say, in front of all
I took your tongue at the Eildon tree.”
Thomas stood as still as stone
As he beheld that lady fair,
Who once again shone like the sun,
And wondered at her golden hair.
Said Thomas: “Lady, what delight!
To live to see this happy day
For now thou art so fair and bright
When ere thou wert so old and grey
I beg thee, Thomas only tell,
Sweet Lady, if thy will it be,
At Eildon, when thou wert not well –
I trow ’twas not ascribed to me?”
“Indeed, and had it not been so,
The certain sooth I shall thee tell,
I had as well myself to go
Into the burning fires of hell.
My lord he needed but to sniff,
Who is the king of this country,
And straight away he’d caught the whiff
Of all the things I did with thee.
Into that hall they boldly went
With Thomas walking at her side
Ladies came and lithely bent
Their knees as they did curtsey wide –
Harp and fiddle they did play
The fife and drum, the psaltery
The lute, the bagpipe, singers fey
All manner of fine minstrelsy.
There was feasting, merry games,
Lords a dancing three by three,
Uisge beatha, comely dames,
Feats of strength and archery.
Thomas watched, his heart a thud,
As forty hinds were carried in –
The greyhounds lapping at their blood
The cooks with knives to flay their skin.
He heard and saw more in that place
Than word or phrase could ever tell
Until one day his lady says:
“True Thomas, we must say farewell.”
“My lady, I’ve but lately come,
My servitude is in arrears.”
“True Thomas,” she just laughed at him.
“In Tir nan Og, that’s seven years”.
“You must make haste your ways to wend
And take your leave of this country
For on the morn shall come the fiend
Among our folk to claim his fee.
Well do I know that demon’s way
He’ll crave your soul so couth and bold
Thus never shall your Queen betray
Her own true Thomas, man of mould.”
She took him out at Eildon hill
All underneath the greenwood spray
By Huntly banks, where the burn flows still
All in the merry month of May.
The chirping finch, the warbling thrush
The blackbird trilling as he sang
The wild wood vale all in a rush
Till all the forest pealed and rang. |
Томас Рифмач и Королева эльфов
На листьях капельки росы
Игривый лучик озарил.
И лес невиданной красы
Свои объятия мне открыл.
Я в Хантли-Бэнкс, на берегу,
Встречал рассвет, и пение птиц
Звучало радостно в лесу,
И мой восторг не знал границ.
Раскинув руки я лежал,
Мне мох был мягче всех перин.
Вдруг топот конский услыхал.
– Похоже, здесь я не один!
Верхом на сказочном коне,
Навстречу мне летит она.
Красивей не встречалась мне,
Прекрасней, чем сама весна.
Сверкает жемчугом седло,
И сбруя золотом горит.
Вокруг всё стало так светло,
Горячий конь вперёд летит.
Его хозяйка так легка,
И вьются кудри за спиной.
Так пляшут огоньки в глазах…
Не понимаю, что со мной.
Завороженный я смотрел,
Как солнца луч играет с ней.
Пошевелиться я не смел,
Чтоб не спугнуть мечты своей.
Под тонким платьем кожи блеск
Мой взгляд цепями приковал.
Охотница, что вышла в лес,
Меня сразила наповал.
И даже гончих быстрый бег
Был грациозен, ей подстать.
Рукою, что белей, чем снег,
Легко ли было их держать?
Вот гордо в горн трубит она,
Перекрывая лай собак.
И лиры золотой струна
Поэту шлёт счастливый знак.
Своей догадкой потрясён,
Скрывался я в листве густой.
– О Боже! Это ли не сон?
Дева Мария предо мной!
Хотя бы слово прошепчу,
Осколки сердца не собрать.
Но, Боже, как я с ней хочу
У древа Элдон побывать.
Томас быстро побежал,
Перемахнул через ручей.
И если правду рассказал,
У древа Элдон был он с ней.
– Ты мне подарена судьбой,
Сказал он, пересилив страх,
– Я на коленях пред тобой,
Царица Неба, я твой раб.
– Томас, ты не угадал,
Сказала Леди так легко.
– Во мне Царицу ты признал,
Но до небес мне далеко.
Ведь я живу в таком краю,
Где каждый угодить мне рад.
Когда охочусь я в лесу,
Ищейки ждут моих команд.
– Уж если королева ты,
В любви, должно быть, знаешь толк.
Ты женщина моей мечты,
Дай мне твоей любви глоток.
– Зачем же, Томас, стану я
Тебе дарить свою любовь?
Чтоб тотчас ты забыл меня?
Прощай, не нужно больше слов!
– О, Королева, я клянусь,
Тебя не брошу никогда!
Я от тебя не отвернусь,
С тобой останусь навсегда!
– Ну как тебя не полюбить?
Таких как ты не знала я,
Но помни, после, может быть,
Исчезнет красота моя.
По телу пробежала дрожь,
И в жилах закипела кровь,
И если это всё не ложь,
Семь раз он доказал любовь.
– Ты, Томас, явно не из тех,
Кто просто любит тишину.
Тебе достаточно утех?
Теперь оставь меня одну!
Томас крикнул от испуга –
Так внезапно изменилась.
Его новая подруга
Вдруг в старуху превратилась.
На него она смотрела
Одним глазом, точно ведьма.
Её сморщенное тело
Было серое, как небо.
Томас крикнул: – Боже мой!
Какой же совершил я грех!
Что вдруг произошло с тобой?
Ведь ты была прекрасней всех!
Он посмотрел по сторонам,
Но некуда было уйти.
Как смерть она была страшна,
Ну просто Дьявол во плоти!
– Ну что ты, Томас, перестань,
Не стоит дьявола винить.
Мне и самой ужасно жаль,
Но ничего не изменить.
Ты дал мне слово, и теперь
Семь лет со мною будешь жить.
Придётся перестать скорбеть,
И Королеве послужить.
Прощайся с солнцем и луной,
Запомни этот дивный лес.
Ты покидаешь дом родной,
Семь лет тебя не будет здесь.
– Увы, разбито сердце в прах!
За свой поступок я плачу!
И умоляю я Христа,
Чтоб душу пощадил мою.
За ней от Элдонских холмов
Он шёл три ночи и три дня.
Вокруг лилась потоком кровь,
И он стонал, судьбу кляня.
Не поднимая головы
Шагал, шатаясь на ветру,
И думал: – Боже, помоги!
Ведь я же с голоду помру!
Они вошли в прекрасный сад:
На каждой ветке фрукт висит.
Здесь сочный спелый виноград,
И море яблок, груш и слив.
Здесь соловья весёлый свист,
Павлина красочный узор,
Все голоса прекрасных птиц
Слились в один чудесный хор.
Томас руку протянул,
От голода он падал с ног,
Но кто-то вдруг ему шепнул:
– Ты потерпеть еще бы смог.
Ведь если ты здесь что-то съешь,
Твоей душе гореть в аду,
Не зная никаких надежд.
Попробуй отвести беду.
Она сказала: – Прислонись
К моим коленям головой.
Откроется прекрасный вид,
Никто не видывал такой.
Томас так и поступил,
И голод будто бы пропал,
Ей на колени положил
Он голову и задремал.
– Есть в жизни всем известный путь
Страданий и душевных мук.
И тем путём шагают пусть
Те, кто в чистилище бредут.
Есть также в жизни путь для тех,
Кто просветления достиг.
Тех, кто не знает слова Грех,
Он в Рай приводит напрямик.
Проклятье вечное ждёт тех,
Кого из ада не вернуть.
Кто жизнь прожил ради утех,
И выбрал прегрешений путь.
Но видишь ли ту цитадель,
Что возвышается в горах?
Ведь красоты такой досель
Никто не видел в городах!
Там, Честный Томас, я живу.
Мой Лорд – король этой страны.
Но лучше нам сгореть в аду,
Чем рассказать, где были мы.
Когда пойдёшь туда со мной,
Не подведи меня, смотри.
Заговорит ли кто с тобой,
Молчи, со мной лишь говори.
Мой Лорд, в кругу своих солдат,
Задаст вопрос мне о тебе.
При всех должна ему сказать:
«Язык твой я взяла себе.»
Томас просто обомлел
И любовался на неё:
Она опять, во всей красе,
Сверкала золотым огнём!
Сказал он: – Леди, я так рад!
Прикажешь – стану как немой.
Ведь ты прекрасней во сто крат,
Чем ведьма та, что шла со мной.
Скажи лишь только правду мне:
Не я ли стал тому виной,
Что ты на Элдонском холме
Вдруг стала ведьмою слепой?
– Меня б он проклял навсегда,
Тебе, по правде, я скажу,
Пришлось бы долго мне тогда
Гореть и мучиться в аду.
Ведь Лорд пронюхал бы легко,
А он король этой страны,
Что мы зашли так далеко,
И были б мы обречены.
Они уверенно вошли
В огромный королевский зал.
И дамы поклонились им,
Оркестр громко заиграл.
Волныка, арфа, барабан,
И скрипок нежных голоса,
А также флейта и труба
Творили просто чудеса.
Веселье, танцы, пир горой,
Соревнования стрелков,
И виски, что лилось рекой,
Живой водой впадало в кровь.
Томас подивился вновь:
Несли оленей со двора.
Собаки их лакали кровь,
Сдирали шкуру повара.
Он столько повидал всего,
Что в двух словах не рассказать.
Но время кончилось его,
Она пришла ему сказать:
– Прощай, мой Томас, вышел срок,
Скорее собирайся в путь.
– Но как же так? Ведь лишь чуток
С тобой побыл я здесь, мой друг.
– Семь лет назад, но как вчера,
Тебя сюда я привела.
И вот расстаться нам пора,
Здесь скоро будет демон зла.
Придёт он дань свою забрать
И душу заберёт твою.
Мой честный Томас, не отдать
Тебя ему я не смогу.
И вновь на Элдонском холме
Под деревом волшебным он
У речки Хантли на земле
Лежал и видел сладкий сон.
Над головой шумит листва,
И коноплянки там и тут,
И свист весёлый соловья,
И гимн весне дрозды поют. |
