Смерть поэта (М.Ю. Лермонтов)
Погиб поэт! — невольник чести, —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде… и убит!
Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж? Веселитесь… он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.
Его убийца хладнокровно
Навел удар… спасенья нет:
Пустое сердце бьётся ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. Издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока.
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы,
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..
И он убит — и взят могилой,
Как тот певец, неведомый, но милый,
Добыча ревности глухой,
Воспетый им с такою чудной силой,
Сражённый, как и он, безжалостной рукой.
Зачем от мирных нег и дружбы простодушной
Вступил он в этот свет завистливый и душный
Для сердца вольного и пламенных страстей?
Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,
Зачем поверил он словам и ласкам ложным,
Он, с юных лет постигнувший людей?..
И, прежний сняв венок, — они венец терновый,
Увитый лаврами, надели на него,
Но иглы тайные сурово
Язвили славное чело.
Отравлены его последние мгновенья
Коварным шёпотом насмешливых невежд,
И умер он — с напрасной жаждой мщенья,
С досадой тайною обманутых надежд.
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять:
Приют певца угрюм и тесен,
И на устах его печать.
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда — всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждёт;
Он недоступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперёд.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью —
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей чёрной кровью
Поэта праведную кровь! |
The Bard is Dead! (tr. T. Beavitt)
The bard is dead! – conscience of our age –
Felled by lies and foul canard,
Lead-choked chest that bursts with rage
Lifts, at last, the proud regard
Of one whose soul could not consent
To yield to mean indignity,
Who railed against this world and went
Alone to face eternity!
Eternity! Spare your crocodile tears…
Your empty praise – a surplus choir,
A token of your petty fears:
The order came from much, much higher!
Was it not you who cruelly mocked
The music from his golden lyre?
For entertainment, did concoct
A little, sly, tormenting fire?
Well? Enjoy the show! He burned
Until he could not stand beneath
But puttered out, expunged, and earned
His wilted laurel wreath.
His vicious killer, unbelieving,
Dealt the blow; gave not an inch;
Empty heart beat, cool and even;
Gun-hand did not flinch.
Occidental – quelle surprise! –
Bequeathed to us by will of fate,
His wealth and rank to cultivate,
Like hundreds of such refugees.
The native customs of our land –
Dismissed in terms derogatory;
Ridiculed our national glory;
Misconstrued this blood-soaked story;
And with that he raised his hand!…
And so he was slain, and his body taken,
Like the nightingale, whose dulcet songs awaken
The envy and resentment of the deaf.
Exalted them till all tunes were forsaken;
Dumfounded, as was he, by the callous hand of death.
Why, from calm obscurity and artless geniality,
Did he step into the light, the glaring, harsh reality –
To sate a heart of free and ardent passion?
Why did he ever give his hand to rogues and fake princesses?
Why did he never countermand the false words and caresses?
He, who, from an early age, discerned life’s meagre ration…
Then, replacing with a crown of thorns, his wreath,
Intertwined with laurel, they thus contrived – and how! –
Clandestine needles sticking in beneath
That pricked his glorious brow,
Embittering his final days with stress
And the subtle whispering of cretins…
And so he died, with vain thoughts of redress:
The intimate annoyance of mislaid expectations.
The mellifluous tones of our tragic nation
No more to be pealed
As, taking up his cramped accommodation,
The singer’s lips were sealed.
And you, O arrogant descendants,
In whom are amplified the faults of your ancestors,
With slavish heels that trample on the fragments –
Isn’t it a jolly game for their malign successors!
A greedy crowd with drooling, gaping maw;
Vapid executioners of freedom, wit and glory!
Cowards, taking refuge in the law:
For you, are truth and honour just a story?
But there is a sacred court, O intimates of vice!
There is an awful trial – there He sits and waits.
There’ll be no church bells chiming to entice;
Thoughts and deeds already known behind those final gates…
Then in vain will you recall the time before the flood,
With hearts already hard:
For you will never wash away the blood,
The righteous blood of the bard! |